— Валерий, первый вопрос — более разогревающий: кем Вы хотели стать в детстве?

— В детстве я мечтал стать проповедником. Но мои родители были удивлены такому выбору и отдали меня в Суворовское училище, а затем в военный университет, чтобы я стал офицером.

— В какой момент Вы решили прийти в журналистику? Что стало «отправной точкой» Вашего пути в этой сфере и как давно?

— Сложно говорить о каком-то конкретном моменте жизни, который определил такое направление. Думаю, это был путь постепенного приближения к профессии, потому что та деятельность, которой я занимался до прихода в журналистику, так или иначе соприкасалась с этой сферой, периодически требовала взаимодействия с ней. Я занимался общественной работой. Мы создавали достаточно большие, серьёзные проекты. Для того, чтобы показать людям нашу результативность, привлечь сторонников, распространить какие-то идеи, нам необходимы были средства массовой информации. Но СМИ, к сожалению или к счастью, были заняты своими повестками, своей интерпретацией действительности. Поэтому мы решили, что необходимо, вероятно, создать свое средство массовой информации, где мы могли бы делиться с читателями, с теми, кто разделяет наши идеи, мыслями, чувствами, призывами, нравственными ориентирами и ценностями. Так я и пришел в журналистику.

— Я так понимаю, сейчас вы говорили о сетевом издании «Гражданские силы.ру»? Следующий вопрос непосредственно связан с этим порталом и вашей предыдущей деятельностью. При запросе «Валерий Валерьевич Ивановский» в поисковой системе первой будет ссылка на статью «Вести Подмосковья» о вашей политической и общественной деятельности. Пишут, что в прошлом вы работали в Общественной палате Российской Федерации, Государственной Думе, служили в ВС РФ, были Председателем Высшего Совета Общероссийской общественной организации «Гражданские силы» и это только малая часть. Почему приняли решение оставить общественную деятельность и уйти в журналистику и психологию?

— На самом деле, если посмотреть глубже, получается, что общественную деятельность я не оставлял. Ведь мы все очарованы теми общеупотребительными дефинициями, которые касаются и журналистики, и средств массовой информации. Там всё достаточно лояльно: журналист – это литературный работник, который собирает, добывает, обрабатывает информацию, а СМИ – это некие рупоры, источники, которые, имея выход на большую аудиторию, эту информацию распространяют, доводят её до достаточно большого количества людей. Этот максимально обобщенный подход в определении СМИ не дает увидеть, в чем же на самом деле заключается их деятельность. А если мы с вами задумаемся, то получится, что и деятельность журналиста, и деятельность средства массовой информации как такового – это предельно концентрированная общественная деятельность. Ведь и СМИ, и журналист, ежедневно «выходят в поля», занимаются своей работой только с одной целью – создать для людей ментальные карты сегодняшнего дня; психической, экономической, политической действительности, в которой существует человек, для того чтобы читатели могли понять, в какой точке бытия они находятся, определяли, к чему и как стремиться, какой использовать инструментарий. Это предельно концентрированная социальная деятельность.

Журналист – это такой «общественный картограф», который для других создает эти карты, благодаря которым люди понимают, где они живут и как им жить. Так или иначе, вся общественная работа в этом и заключается: увлечь людей, показать им цель и совместно до неё дойти. Именно этим, с моей точки зрения, и занимается журналистика, если посмотреть обратную сторону, подоплеку процесса.

Можно сказать, я просто ушел от деятельности с меньшим коэффициентом полезного действия к деятельности с большим коэффициентом полезного действия, применительно к общественной реальности. По большому счёту, я ничего не менял, а просто обобщал и заострял, пытался искать всё более и более эффективные пути для того, чтобы быть результативным в той сфере, которую я считаю для себя важной и необходимой.

— Именно это и привлекло Вас в журналистике? То, что Вы можете сделать что-либо наиболее полезное для общества, сформировать картину мира людей?

— Да, я могу быть по-настоящему полезным людям. Могу видеть, что результаты моей работы находят отклик здесь и сейчас. Я вижу, что на базе той информации, которую мы даем обществу, на основе ментальных карт, которые наносятся на ткань действительности, наша команда помогает людям ориентироваться, быть более результативными, идти прямо к той цели, которую они для себя выбрали.

— В нашей неформальной беседе Вы упомянули, что не до конца понимаете, каким образом обучают журналистов и как можно уложить такую творческую специальность в нормы высшего образования. Как Вы считаете, важно и полезно ли именно образование журналиста для работы в сфере медиа? Или же всё-таки это больше призвание?

— Я говорил о том, что деятельность журналиста крайне трудно поместить в «прокрустово ложе» профессионального стандарта образования. Мой практический опыт показывает, что эта сфера требует, с одной стороны, особого подхода. Журналистика – это всегда в какой-то степени и творчество, и волонтерство, и желание помогать людям; всегда большая социальная работа, связанная с тем, что человек сознательно отдает себя обществу. Поэтому, наверное, журналистом может стать не каждый. Такая профессия требует прямо концентрированного альтруизма, как бы это странно ни звучало. Но, с другой стороны, журналистика – невероятно важная, эффективная деятельность. Она накладывает на человека определенные обязательства к его профессиональным навыкам. В этом плане любить людей, желать служить обществу, хотеть помогать и нести добро – явно недостаточно для того, чтобы быть успешным и результативным.

Деятельность журналиста в какой-то части более ответственна, чем деятельность врача или политика. Создание ментальных карт, которые помогают людям ориентироваться в жизни – это огромная ответственность. Если мы позволим нанести эту карту неточно, если туда закрадутся искажения или ошибки, журналист может очень сильно навредить ближнему. Следовательно, такая работа требует серьезных профессиональных навыков. В этой связи, журналист должен быть, во-первых, прекрасным лингвистом, чтобы мастерски оперировать словом (это же оружие журналиста); во-вторых, ему нужно обладать разносторонними фундаментальными знаниями на достаточно хорошем уровне, чтобы понимать жизнь. Журналист должен осознавать, каковы основные физические, психологические, биологические, химические, социальные, философские законы бытия. Иначе как создавать ментальные карты? Всё это требует серьезной работы с профессиональным стандартом. Необходимо таким образом создавать программы подготовки, чтобы, с одной стороны, это было творчество, с другой стороны — альтруизм, с третьей — базовые, фундаментальные знания и навыки, с четвертой — знания специальные, связанные с лингвистикой.

Я по первому образованию – переводчик. Вот чем отличается переводчик от человека, просто знающего иностранный язык? Тот, кто хорошо владеет иностранным языком, в разговоре сам выбирает, о чем говорить, каким образом формулировать предложения, где остановиться, чего избежать, если не может это выразить при помощи грамматических и синтаксических средств. А переводчик не только всегда входит в ситуацию коммуникации, исходя из другого человека, но и неожиданно сталкивается с уровнем его интеллекта, глубиной профессиональных знаний. Он должен на профессиональном уровне переводить любые диалоги между двумя другими людьми, будь то министры, например, сельского хозяйства. Переводчику, чтобы хорошо перевести эту тематику, самому нужно понимать, в чем заключаются базовые принципы генетики, сельского хозяйства, выращивания растений, скрещивания и прочих вещей. Если он переводит ситуацию общения двух специалистов из области космоса, он должен знать, что такое ракета, принципы её действия, закон всемирного тяготения, о чём говорил Эйнштейн и так далее. В этом плане, переводчик – это всегда человек достаточно эрудированный, владеющий фундаментальными научными знаниями. Так же и журналист должен обладать широким кругозором, чтобы уметь писать правильно. В основе написанного должны быть знания, которые потом трансформируются в ментальную карту. В этом плане я говорил, что профессия журналиста невероятно сложна. Она уже на начальных этапах требует от человека специальных знаний и морально-нравственной зрелости. Мне кажется, что ни одна другая профессия с самого начала не запрашивает такого большого уровня вхождения в деятельность, такой разносторонней подготовки. Предполагается, что в других сферах человек может прийти, чего-то добрать, чему-то научиться. А журналист уже на старте должен быть хорошим специалистом – вот об этом я говорю.

— В Вашей речи я зацепилась за слова о том, что журналистика не терпит неточностей и искажений. В связи с этим хочу спросить, как Вы относитесь к так называемой «желтой» прессе? Имеет ли она место быть в информационном пространстве?

— Я хотел бы сделать небольшое лирическое отступление. Замечательный философ Артур Шопенгауэр, которого называли «последним пессимистом Европы», в 20 лет стал доктором философских наук. Он защитил диссертацию, которая называлась «О четверояком корне закона достаточного основания». Смысл этой пространной докторской работы таков: если что-то наличествует в бытии, существует в реальности, значит оно имеет для этого достаточные основания. Если бы их не было, это явление не преодолело бы границу бытия и небытия не появилось бы. Поэтому, с одной стороны, существование так называемой «жёлтой» прессы – это не чья-то прихоть, не чей-то злой умысел, а стечение определенных общественных запросов, предпочтений, вкусов, привычек, которые вызвали к жизни этот целый, если можно так выразиться, жанр журналистики. Это, во-первых.

Во-вторых, какое-то количество лет назад я вместе со своими соратниками сделал первое средство массовой информации. Это включало очень большое количество и телодвижений, и интеллектуальных движений: начиная от вопросов получения лицензии, создания специализированного сайта, набора журналистов; заканчивая повседневной деятельностью, когда с определенной периодичностью должна выходить информация. После того, как я проделал этот путь, для меня нет деления СМИ на сорта и разряды, на «желтушные» или более качественные, респектабельные издания. Все команды журналистов, которым удалось создать средство массовой информации, преодолеть некий организационный хаос и выйти в эфир, вызывают у меня огромное уважение и трепет, потому что я сам знаю, насколько это сложно. Поэтому я не приемлю такие определения, как «желтушная пресса», «инфопомойка» и прочее. Придите и попробуйте сделать лучше. Я видел много людей, которые пытались, но не смогли преодолеть даже первый этап – получение лицензии. Это невероятно тяжёлый и одновременно очень благодарный и благородный труд. Я думаю, в жизни хватит места всем, поэтому пусть будут и такие СМИ тоже.

— Насколько сложно было начать деятельность? Именно преодолеть эти этапы получения лицензии, набора команды журналистов?

— Это было невероятно сложно, весело, интересно и познавательно. Но, понимаете, тот опыт, влияние которого ты чувствуешь, непосредственно находясь в ситуации, и тот опыт, который кристаллизуется в тебе после того, как проходит какое-то время, это совершенно разные эмоции, впечатления. Сиюминутные оценки и раздражения уходят, остается некоторый возвышенный, обобщенный образ практики. То, как я отношусь к этому сейчас и как я переживал такой опыт тогда, это, конечно, два разных эмоциональных состояния. Я точно могу сказать, что, как и в любом деле, старт – всегда гигантское количество сверхусилий. Поддерживать этот механизм в рабочем состоянии уже потом проще. Можно провести аналогию с мартеновскими печами. Их очень долго строить и разогревать, приводить в действие, но позже поддерживать нужную температуру легче. Но если она остановится, потом запустить её снова очень сложно, практически невозможно.

Так же в журналистике, да и, наверное, в любой сложной, многосоставной деятельности, когда нужна слаженная организационная работа, интеллект и прочие вещи. Но нам очень сильно помогло то, что мы просто не предполагали, куда мы идём. Если бы изначально мы знали, с чем придется столкнуться и насколько это сложно, то, наверное, как люди, имеющие высшее образование, просчитав все риски, просто бы этим не занялись. Но мы уверенно и виртуозно перепрыгивали или перешагивали, перемахивали какие-то пропасти по одной причине – мы их просто не видели, даже не догадывались, что они существуют. Конечно, энтузиазм, желание попробовать и сделать что-то новое, нам очень сильно помогли. И, как ни странно (никогда не думал, что я так скажу), какое-то здоровое невежество придало нам уверенности. Всё в совокупности помогло это двинуть, а потом стало гораздо легче. Опыт, всё-таки, — хороший учитель, наставник и советчик.

— Вы перешли из статуса главного редактора издания «Гражданские силы.ру» в статус учредителя. Также Вы являетесь учредителем издания «Московские ведомости». Сейчас – главный редактор «Московской газеты». Каков был путь? Почему именно такие переходы были совершены? Почему сейчас Вы в «Московской газете»?

— Это всё, по сути, внутренняя операционная деятельность, которая требовала расширения. «Гражданские силы.ру» – наша альма-матер, первая проба пера, то издание, которое появилось как ответ на какой-то внутренний морально-нравственный вопрос. «Московская газета» же возникла потому, что был период, когда достаточно большое количество взаимодействий с разными социальными стратами происходило на уровне Москвы. Это общественные объединения, бюрократия. В каждом регионе и каждом социальном явлении есть свои внутренние законы. Для того, чтобы быть наиболее эффективными именно при взаимодействии с Москвой, мы посчитали, что необходимо создать «Московскую газету» как некую визитную карточку, проект, направленный на московский регион.

А что касается «Московских ведомостей» – я с достаточно большим пиететом читал об истории этой газеты. По сути, одной из первых больших российских СМИ, которое является мощным символом и знаком. В какой-то момент я узнал, что, несмотря на историю, именно как сетевое издание «Московские ведомости» не существуют. Я решил это исправить.

В силу своих возможностей, в том числе физических: того, что в сутках ограниченное количество времени, у нас есть конкретная команда, определенный кругозор и интеллект. Всё это ограничивало наш безграничный полёт фантазии. Тем не менее сейчас мы стараемся этот проект развить.

— Вы упомянули, что родители отправили Вас в Суворовское училище, а затем в военный ВУЗ. Далее – получение образования переводчика. Насколько я знаю, также Вы окончили Национальный университет им. Екатерины Великой по специальности «юриспруденция». Затем Вы решили уйти в психологию – это РГСУ, МИП. Почему выбор пал именно на это направление?

— Что касается переводчика и юриспруденции, тут было двоякое основание. Во-первых, я посчитал, что для гражданской жизни, помимо знания языков, чтобы более результативно (как раз вопрос ментальных схем и карт) ориентироваться, нужен какой-то юридический взгляд на мир. Необходимо понимать очень серьезный пласт действительности – права и обязанности человека, ответственность, преференции, привилегии для того, чтобы в такой сложной жизни не заблудиться и не наделать ошибок на ровном месте. И, во-вторых, тогда действовала достаточно хорошая программа: офицерам на льготных условиях предлагалось получать ещё одно образование. Я посчитал, что юридическое в жизни пригодится. Тут всё достаточно тривиально.



Что же касается психологии (Вы видите, оно и по времени разнесено), это как раз уже некое обобщение общественной и социальной журналистской работы, если мы говорили, что журналистика – это предельно концентрированное социальное служение. Это то, о чем мы как раз-таки и рассуждали: с одной стороны – веление сердца, зов и творчество, но, с другой стороны, этого мало для того, чтобы быть результативным. Вы знаете, бывают такие ситуации, когда благими намерениями вымощена дорога в ад. А журналист – это тот, кто, работая с информацией, постоянно взаимодействует с людьми, потому что информация – удел человека.

Так или иначе, источником информации и перводвигателем любых социальных событий всегда является другой человек, его воля и так далее. И такое взаимодействие (вот как Вы сейчас пришли ко мне, берёте интервью), оно может быть весьма болезненным и иметь как созидательные, так и довольно разрушительные последствия. Это некоторая «ятрогения». Есть такой термин, он связан в основном с тем вредом, который может причинить врач своему пациенту. Доктор, вольно или невольно, может напугать человека, сказав в грубой форме о диагнозе или возможных последствиях, рассказав пациенту о каких-то перспективах, с которыми он столкнется, имея то или иное заболевание. И вот эта же ятрогения очень ярко выражена в отношениях между журналистом и обществом, журналистом и интервьюируемым. Я понял, что просто благих намерений сделать жизнь вокруг нас лучше и самому стать лучше порой явно недостаточно, чтобы к декларируемым целям прийти. Именно отсюда появилось желание изучить психологическую подоплеку человека: кто он, что он, к чему стремится, почему стремится, как функционирует как физиологическая, биологическая, психологическая, социальная единица и так далее. Для того, чтобы ответить на все эти вопросы, я и стал психологом. А потом, на самом деле, журналист, проповедник и врач – это весьма близкие профессии, потому что мы все имеем дело с людьми, работаем на благо человека и хотим, с одной стороны, облегчить его страдания, а с другой стороны, указать ему путь более результативный, более насыщенный, более правильный.

— Очень интересную аналогию Вы провели между психологией, журналистикой и проповедничеством. Всё-таки, если обобщать, можно сказать, что Вы вернулись к тому, чего хотели в детстве?

— Вероятно да, где-то это так.

— Откуда в принципе появились идеи создания академии психологии «ТРИЭТТА» и проекта «Валаал»? К сожалению, я не нашла расшифровок этих аббревиатур. Реализация идеи «ТРИЭТТА» более понятна — это лекции, психологические консультации, разборы. А вот «Валаал» — нечто новое и необычное, сочетание психологических консультаций и боевых искусств. Как пришла идея создания таких проектов?

— С академией «ТРИЭТТА» понятно, это более свежий проект, который обобщает мой жизненный опыт на сегодняшний день. Дело в том, что, сталкиваясь с журналистской практической деятельностью, мы получаем обратную связь в виде писем, откликов, запросов, просьб о помощи (мы же говорили, что это всегда работа с людьми), и человек в каких-то кризисных ситуациях от журналиста ждёт гораздо больше, чем просто какой-то информационной поддержки и сопровождения. Он всегда хочет участия, помощи, ждёт, что журналист поможет не просто осветить, но и решить его проблему. Это касается всего: и взаимодействия с близкими, и взаимодействия с управляющими компаниями, с чиновниками, со своими соседями и так далее. И, как мы говорили вначале, не было какой-то определенной точки, это всё происходило постепенно, по нарастающей. Я решил, что можно помогать людям и индивидуально консультируя их, и проводя групповые консультации.

Мы сейчас проводим лекции и беседы на очень важные и значимые для людей темы: что такое добро и зло, как правильно питаться, что такое речь, почему мы спим и что такое сновидения, говорят они нам о чем-то или нет. Это темы интересные и нужные, которые помогают человеку и формироваться самому, и формировать своё отношение к жизни.

То, что касается «Валаала», это предыдущий проект. Он был связан с тем, что я достаточно серьезно увлекался рукопашным и уличным боем со своим товарищем. Мы сначала занимались этим вдвоем, дрались в основном на улицах. Потом люди стали это замечать, присоединяться. Это же достаточно зрелищно со стороны, когда два великовозрастных детины мутузят друг друга на улице. А смысл был в том, что есть какие-то единоборства, связанные с большой философией, с каким-то, в том числе технологическим оснащением, которые требуют очень длительной подготовки. Мы же всегда хотели найти какую-то прикладную квинтэссенцию: без долгих растяжек, без огромного количества каких-то сложных движений, которые необходимо нарабатывать годами. А уличный бой – это всегда незапланированная, неподготовленная, очень сумбурная ситуация, когда всё зависит от твоей первоначальной психологической реакции, от того, сможешь ли ты поймать первый удар. Или всё закончится, или у тебя будет шанс победить или убежать. Хотя, мы же знаем, что самый лучший бой – тот, которого не было. Но в жизни не всегда так получается, и я считал, что какие-то физические испытания, которые приходят именно с такими единоборствами – это всегда то, что закаляет, делает, с одной стороны, более мужественным, а с другой стороны, более великодушным. Мы достаточно серьёзно этим занимались. Потом появилась целая школа, появились последователи. Позже мы начали снимать специально оборудованное помещение, где у нас проходили тренировки для тех, кто этим был заинтересован, кого это впечатляло. Назывался проект «Валаал» по той простой причине, что это сочетание двух имён – «Валерий» и «Алексей», то есть я и мой товарищ, с которым мы эту школу и основали. Но потом как всегда бывает начало приходить очень много молодых людей, мужчин, которые вроде бы хотели научиться драться, но глубинный запрос был связан не с тем, что они не могли бить кулаками, а с тем, что они чувствуют себя неуверенно в жизни, не могут противостоять каким-то её вызовам, постоять за себя психологически, боятся брать ответственность. Постепенно это трансформировалось именно в такую психологическую практику.

Да, я считаю, что я этот метод, может быть, изобрел, как колесо, но он был невероятно эффективным, когда мы какие-то страхи и тревоги прорабатывали в том числе на ринге. Идея-то была очень простая, ведь человек, переживая, боясь чего-то, всегда не может посмотреть в глаза этому дракону-страху, а ходит вокруг да около. Происходит ситуация зацикливания, и эти тревожные мысли вызывают тревожные эмоции, которые вызывают тревожное состояние, которое вызывает тревожные мысли… и так до бесконечности. Получается такая эскалация, пока не случается какой-то срыв или манифестация заболевания. И для того, чтобы сразу ввести человека в деятельное русло, мы говорили: «Вот он, твой страх, атакуй его, перестань бояться». Это была невероятно классная вещь. Причем мы начинали с мужчин, парней, а потом к школе присоединилось достаточно большое количество девушек, и на них это было даже более эффективно.

Был только один негативный эффект. «Оператор», как мы его называли (тот человек, который ведёт психологический бой), он должен был быть и подготовленным психологом, и очень хорошим рукопашником-практиком, потому что люди, выходя на этот ринг, расслабляясь, раскрепощаясь, впадали в состояние серьёзного аффекта. В какой-то момент они буквально ассоциировали «оператора» со своими проблемами. Мы специально их таким образом подводили. Его мутузили невероятно сильно, с прямо эмоционально глубоким чувством. Это всё могло бы быть очень травматично, если человек не умеет защищаться, тем более в таких ситуациях. И я подумал, что достаточно тяжело большое количество ударов каким-то образом принимать, пусть через блоки и так далее. На себе такое может сказаться, вероятно, и на умственном состоянии, поэтому сначала пришлось это ограничить, а потом всё-таки уйти в какие-то мирные, более интеллектуальные способы врачевания. Хотя, именно как эксперимент, проект был невероятно крутым и очень результативным. Так получилось, что с людьми, которые через это прошли, мы взаимодействуем через года и, в том числе я наблюдаю за ними по соцсетям. Получился очень стойкий навык, который помог людям разрешить все свои проблемы.

— Вы, собственно, выступали в роли «оператора»?

— Да. Самому трудно так себя оценивать, но я был достаточно хорошим бойцом-практиком. Причем мы были не спортсменами, которые занимаются на ринге, а именно уличными бойцами, способными противостоять какой-то угрозе или нападению, сделать это достаточно быстро и эффективно. Но надеюсь, что никогда в жизни не нужно будет эти навыки применять.

— Хотелось бы уточнить, что такое уличный бой. Вы сказали, что практиковались с товарищем, и само столкновение происходило довольно внезапно. То есть Вы могли идти по улице и вдруг начать драться?

— Ну смотрите. Любой спорт: бокс, карате, прочие вещи – это всегда спортивные единоборства. Они предполагают большую подготовку. Допустим, перед боем есть целая программа тренировок, которая помогает человеку войти в оптимальное состояние. Например, если у спортсмена соревнование он начинает за 3 месяца себя готовить, давать кардио нагрузки, силовые, отрабатывать приёмы. То есть ты в состояние боя входишь постепенно, подготавливая тело. Так же любая тренировка, на которую ходит человек: он переодевается в удобную спортивную одежду, полчаса или час разминается, подготавливает суставы, разогревает мышцы, готовится к тем взрывным нагрузкам, которые ему предстоят. Он отрабатывает какие-то удары, уклоны, защиту и уже потом, в конце тренировки бывает один тренировочно-учебный поединок на 2-3 минуты, может несколько раундов. Причем это всегда спорт в том плане, что ты соизмеряешь силу удара. Есть какой-то секундант или судья, который смотрит, чтобы другому не были нанесены увечья. Люди всегда занимаются в определенной экипировке: у них закрыты руки, обязательно закрыта голова, они надевают капу, вешают защиту на ноги, корпус и так далее. Это спорт. Но, если, ещё раз, не дай бог, происходит какое-то столкновение на улице, во-первых, никто не дает тебе переодеться в более удобную одежду (ты как по улице идешь, так в ситуацию боя и вступаешь), во-вторых, не было ни разу такого, что «подождите, ребята, я сейчас разомнусь, мне нужно руки, ноги потянуть, шеей покрутить» и так далее. Правда же такое абсурдно? И это всё предполагает, что ты вступаешь в бой абсолютно неподготовленным, не в той одежде, не в то время. Ведь нет никогда достаточно правильного времени и ситуации, когда ты готов получить по лицу, правильно? И, как правило, вот эта общая неподготовленность сказывается на той амплитуде, которую ты можешь делать. Ты не можешь глубоко нырять, резко бить ногами, руками, выбрасывая их далеко вперёд, потому что ты рискуешь сам себе навредить – повредить суставы, оторвать мышцу. К сожалению, у меня такое было. Это случилось не в реальном бою, а на тренировке, когда я был недостаточно разогрет. Всё-таки я себе бицепс оторвал, мне его потом пришивали. То есть я все эти вещи на себе в том числе испытал. Это достаточно травматично. Ты должен действовать не так, как учили тебя на тренировках, когда ты разогрет, когда ситуация достаточно комфортная, никто не будет тебя добивать, есть возможность применить какие-то тактики. Всё происходит не в то время, не в том месте, не с тем тобой оптимальным, которым ты можешь быть, но при этом необходимо отвечать на ситуацию. Поэтому тут невероятно важна собранность, экономия и результативность. У тебя нет возможности нанести 10-20 ударов, а есть всегда 1,2 или 3. Нет возможности долго защищаться, выискивая наиболее удобную ситуацию, чтобы контратаковать. Это может быть 1 пропущенный удар, и всё закончится.

Именно уличный бой характеризуется всеми этими вещами. Вот, например, в кунг-фу, дзюдо, карате всё завязано на какую-то очень глубокую философию, которая дает тебе представления о жизни, твоем месте в ней. А это был очень прикладной стиль. Он был направлен на то, чтобы выжить, с минимальным уроном выйти из ситуации конфликта, а лучше вообще без урона и победителем, причём не нанеся существенных увечий своему противнику. Люди, как правило, оказавшись в такой ситуации боя, входят в состояние аффекта – это страх, это всегда эмоции. Очень много непреднамеренных убийств или случаев, когда людей калечат, происходит именно на улице: один другого в панике ударил со всей силы. Человек, который получил удар в голову, упал, ударился затылком об асфальт и умер. Поэтому на улице ты постоянно должен быть в сознании. Необходимо понимать, что ты делаешь, переплавлять свой страх в эффективность. Даже нанося какие-то контрудары или применяя приемы к своему противнику, нужно думать о нём, прикидывать, каким образом помочь ему правильно сложиться, лечь, упасть; бить с такой силой, чтобы его дезориентировать, но ни в коем случае не допустить того, чтобы он потерял сознание, сломал себе шею, ударился затылком и так далее. То есть это была комплексная, достаточно интересная спортивная наука.

Я могу вам сказать с огромной гордостью. К нам приходили многие спортсмены различного уровня соревнований в Москве. Они просили за одну-две недели, когда у них были определенные сложности, психологические и физические, подготовить их к бою, помочь победить каких-то титулованных соперников. И абсолютно все люди, с которыми мы занимались с моим напарником Алексеем, всегда становились победителями. Это было очень круто. Допустим, какие-то соревнования, например, по боксу проходят по формуле: 3 раунда по 2 или 3 минуты. И если остальные победители определялись всегда в третьем раунде (или раздельным решением судей, или по очкам), то наши люди в подавляющем количестве случаев побеждали в 1 раунде и всегда нокаутом. Это, конечно, не были международные соревнования, мы не лезли так высоко, но на уровне Москвы, какие-то любительские клубы, различные площадки. Они помогали нам и применять свои знания, и готовить этих людей. Те, с кем мы работали, всегда выходили победителями. Это было очень приятно. Значит, такой комплекс и психологической, и физической подготовки действительно работал.

Естественно, там были определенные нюансы. Мы смотрели на человека сразу же в ситуации боя и учили его не всему, а, с точки зрения его параметров (длина руки ног, реакция), именно тому, что подходит для него наилучшим образом. Мы брали не весь арсенал, а только 1-2 удара, движения, которые должны помочь ему закончить бой очень быстро и эффективно. Это такой классный опыт, и мы, собственно, его положили на психологические бои. Такие практики были среди наших последователей, поклонников очень популярны и очень эффективны.

— А что насчёт академии «ТРИЭТТА»? Откуда такое название?

— Что касается академии «ТРИЭТТА» есть несколько объяснений, но, честно говоря, это было чистейшее творчество. Мы всегда занимались всеми нашими проектами самостоятельно, и то был очень интересный эксперимент, когда мы отдали разработку логотипа и идею сторонней организации и абсолютно не вмешивались в этот процесс. Всем ведь должны заниматься специалисты, люди подготовленные. Мы же не можем быть специалистами везде. Они предложили такое наименование. Мне очень нравится лаконизм этого названия – три «т» – число 3 всегда сопровождает нашу жизнь и имеет некий, будь то религиозный, социальный или социально-психологический контекст.

— Вернусь к журналистике. Вы когда-нибудь брали интервью, выступали в роли интервьюера? И, если да, расскажите, каков был Ваш первый опыт? Насколько это было страшно и с кем было интервью?

— Да, интервью я брал. Вы знаете, было очень страшно. Это был достаточно высокопоставленный чиновник из Московской области. Помню, что я испытывал огромный дискомфорт. Я как-то частил или сбивался и думал почему-то не о том, что мне нужно спросить, не о человеке и его ответах. Я постоянно очень переживал, хорошо ли я говорю, правильно ли выгляжу, как настоящий ли журналист, достаточно ли глубоко я спрашиваю, отражают ли вопросы мой интеллектуальный уровень и концепцию нашего СМИ. В общем, прямо-таки страдание. Какое-то время интервьюирование даже было моим нелюбимым видом деятельности, потому что я очень смущался и очень волновался. Через это смущение и переживание я никак не мог дойти до наслаждения от разговора. Говорят же, что беседа с умным человеком – это высшее наслаждение, а все наши собеседники – это, как правило, умные люди, у которых есть, что почерпнуть. Но та внутренняя скованность и постоянные мысли о том, достойно ли я выгляжу как представитель профессии, не давали мне насладиться. Но потом это прошло.

— Сейчас Вы всё ещё берёте интервью?

— Достаточно редко. Это всё, знаете, у меня трансформировалось в то, что я провожу индивидуальные консультации с людьми. Ведь работа психолога — всегда, так или иначе, достаточно глубокое интервьюирование. Поэтому я компенсирую это в психологической работе.

— Есть ли какие-то секреты работы? Что Вы могли бы посоветовать начинающим работникам сферы журналистики и студентам? Что, возможно, поможет добиться успеха?

— Конечно же есть! Не знаю, исторический анекдот это или нет, но был такой великий борец – Поддубный. Он обладал невероятной силой. Когда у него спросили, легко ли быть таким выдающимся борцом, он ответил, что нет ничего проще. На вопрос «а секрет-то в чём?», Поддубный сказал: «Вы должны быть сильны, как бык, и выносливы, как лошадь. Тогда всё у вас получится».

А посоветовать журналистам я могу только следующее: вы должны предельно честно ответить себе, зачем вы пришли в профессию. У меня даже есть по вузам курс лекций, связанный с журналистикой. Он называется «Журналистика – тонкая грань между служением, самообманом и болезнью». Есть определенный процент людей, которые приходят в профессию не для того, чтобы заниматься социальным служением, а для того, чтобы преодолеть какие-то свои психологические барьеры и страхи. Не даром же говорят, что журналистика – это четвёртая власть и вторая древнейшая профессия, которая дает человеку особое место в социальной иерархии. Она позволяет ему очень многое при условии, что он будет платить результативной деятельностью. И многие люди, не доверяя себе, не рассчитывая на себя, что называется, имеющие заниженную самооценку, пытаются за счёт журналистики компенсировать себя психологически. «Вот я в себе не уверен, но стану журналистом и буду всех вас плетью гласности вытягивать. Тогда уж вы будете меня уважать и бояться, хотите вы этого или нет». В этом плане может присутствовать самообман: когда человек пытается найти какие-то оптимальные способы, чтобы исправить свою дезадаптацию, он идёт самоутверждаться за счёт журналистики. Такое недопустимо.

Почему это может быть болезнью? Побег в журналистику может стать бегством от себя, каких-то своих болей, психологической дезорганизации. Поэтому, прежде всего, человек должен быть честен с собой, отвечая на вопрос, для чего он идет в профессию. И журналист должен понимать, что ответ может быть только один – это социальное служение. Для того, чтобы заниматься просто самореализацией, просто бизнесом, нужна достаточно большая толика здорового эгоизма. В журналистике же нет места никакому эгоизму. Если ты не излучаешь всего себя во вне, в социум, ты столкнешься с определенными проблемами. Люди станут мстить тем, что не будут верить в твою искренность, начнут говорить, что ты занимаешься «джинсой», эксплуатируешь профессию ради какого-то самоутверждения. Это всегда будет боль, неудовлетворенность, постоянные переживания. То есть, с чего мы с вами и начинали, нужно готовить к тому, что настоящему журналисту приходится работать над собой гораздо больше, чем любому другому человеку. С одной стороны, журналисту до́лжно стать невероятно эрудированным человеком. Без этого нет профессии. Вы должны разбираться в жизни лучше, чем любой другой, с кем вам придется сталкиваться. Причем вам нужно будет интервьюировать и академика физика-ядерщика, вы должны говорить и с ним на одном языке. Но вам необходимо быть гораздо круче, потому что он – специалист только в одной области, а вы же — составители ментальных карт.

То есть, первое – это социальное служение, второе – невероятный кругозор, третье – знание своего профессионального инструментария. Я всегда смеюсь, когда говорю, что вы как специалисты состоялись тогда, когда можете ответить мне на вопрос (и мы, кстати, его задаём всё время на наших собеседованиях): что такое предикативность текста. Из более тысячи людей, которые прошли через нас за всё время, только один человек, лингвист, смог ответить. И это было очень круто.